В данной статье
мне хочется сконцентрироваться на вопросах консультации для разведенных
родителей. Конечно, придется говорить об их переживаниях и о психических
процессах всех участников развода, но главное в моем повествовании - проблемы,
возникающие в ходе консультирования.
Особый разговор пойдет о тех
"трудных" родителях, которых чрезвычайно сложно подвигнуть к внутреннему
понимаю, и еще меньше - к преодолению после-разводных
конфликтов.
Но я думаю, что
психоаналитики-профессионалы - при всей трудности своих задач и при всех
разочарованиях - тем не менее, могут дать очень много. А это, в свою очередь,
окажет благоприятное влияние на развитие детей. В данной статье я затрону лишь
типичные психодинамические процессы, развивающиеся в
процессе самого консультирования. Уточню, что я имею в виду не психоанализ
родителей, переживающих проблемы развода, а
воспитательную или родительскую консультацию, которая базируется, тем не менее,
на психоаналитическом понимании проблемы.
Мне хочется
отметить три, по моим наблюдениям, наиболее часто встречающиеся заключения, к
которым приходят большинство консультантов. Я считаю их
крайне ошибочными и ниже объясню, почему:
1. На основании
силы симптома можно сделать заключение о страданиях
ребенка.
2. На основании
силы симптома можно судить о невротической угрозе, т.е. о долгосрочном влиянии
травмы развода на дальнейшее развитие ребенка.
3. На основе
исчезновения симптома можно судить о преодолении травмы развода, что также
должно означать: избавление от симптомов является основной задачей консультации,
а исчезновение их - критерий удачи консультирования.
Все три
представления, как вы заметили, тесно взаимосвязаны. В них есть нечто общее, а
именно: переоценка внешнего, наблюдаемого поведения и недооценка внутрипсихических процессов. Именно это соотношение между
внешними и внутренними событиями меня, как психоаналитика, интересует прежде всего. В свое время мне довелось - в рамках
Общества Зигмунда Фрейда - руководить замечательным исследованием, которое было
нацелено именно на аспекты важности влияния внутрипсихических процессов на перспективы психического
развития детей после развода. На основе данного исследования, а также моего
многолетнего клинического опыта, мне хочется ответить на эти три вышеупомянутых
ошибочных заключения тремя же тезисами.
1. Если не
считать тяжелых патологических случаев, в действительности существует две группы
детей, переживших развод родителей.
а) Одни
проявляют внешне свои замешательство и страдания.
б) Другие тоже
страдают, но не показывают этого.
Тому есть
различные причины. Во-первых, нам вообще трудно признаться себе в боли разлуки,
любовных переживаниях и разочарованиях. Поэтому и ребенку гораздо легче сказать
себе: "Это ничего!" И во-вторых, многие дети обладают
невиданно чувствительными "антеннами", улавливающими невысказанное, и они щадят
своих родителей, когда те так боятся их реакций на сообщение о
разводе.
2. В
большинстве случаев болезненные проявления ребенка непосредственно после развода
- это еще далеко не невротические симптомы в узком смысле, а, скорее,
здоровые реакции на внезапно пошатнувшийся мир.
Вальтер Шпиль в
этом случае говорит о поведении, которое похоже на невротические симптомы, но на
самом деле - с психоаналитической точки зрения - это реакции переживаний.
И не простые реакции, а совершенно необходимые акции ребенка, имеющие целью
восстановление его психического равновесия, о чем я буду говорить ниже.
Следовательно, в это, такое чувствительное послеразводное время, речь должна идти о том, чтобы
облегчить ребенку не только страдание и боль, но, в первую очередь, помочь ему
открыто выражать свои чувства, а не размышлять о том, как бы побыстрее избавиться от симптомов.
3. Что же
касается внезапного исчезновения реакций на развод, то это, в большинстве
случаев (конечно, не во всех), еще ничего не говорит о том, что душевное
равновесие ребенка действительно восстановлено. Гораздо чаще прекращение или
исчезновение непосредственных реакций на развод связано с известным в
психоанализе процессом вытеснения беспокойных чувств, аффектов и
фантазий. И даже более того, появление внешнего спокойствия в семейной
ситуации, в том числе и в поведении детей, очень часто говорит именно о том, что
сейчас-то и начинается невротическое развитие ребенка (в узком смысле), что
означает возникновение опасности для всего будущего его развития. До этого
момента реакции его были здоровыми и сам он оставался
прежним. С этого же момента он уже другой. Дети реагируют на развод родителей
растерянностью и страхом. Дело в том, что в переживаниях ребенка решение
родителей расстаться - не развод родителей друг с другом, а развод одного из них
со мной, с ребенком. Сильные страхи одолевают его не только из-за потери (чаще
всего) отца, но он боится теперь потерять еще и мать. Ведь родители объясняют
развод так: "Мы не понимаем больше друг друга и
последнее время мы так часто ссорились". А какой ребенок не ссорится с матерью
вообще и особенно в это тяжелое для всех послеразводное время? И он начинает думать: "Может быть,
придет момент, когда мама разведется и со мной тоже. Ведь с отцом она уже
развелась".
Дети испытывают
бессильную ярость. Каждому знакомо это чувство, когда он оказывается брошенным.
Ребенка одолевает также чувство вины, потому что он думает: "Я был плохой,
поэтому папа (мама) ушел (ушла) от меня". Это отражается, в свою очередь, на
чувстве собственной полноценности: "Я не достоин любви, поэтому я не могу никого
удержать". Одна девятилетняя девочка в ответ на сообщение матери о том, что отец
уедет от них, потому что они постоянно ругаются, сказала: "Я вижу, что вы друг
друга не понимаете и больше не любите. Но зачем ему переезжать, ведь он может
жить в моей комнате!". Дети реагируют на развод глубокой печалью. Специалистам
известно, как важна она для преодоления последствий
развода.
Все эти реакции
абсолютно нормальны и просто необходимы. Таким образом, я подхожу к вопросу о
функциях этих реакций в приспособлении и восстановлении душевного равновесия.
Страх заставляет многих детей регрессировать, они опять "цепляются" за мамину
юбку. Но эта регрессия - не более чем попытка вновь восстановить доверие,
которое так пострадало из-за развода, поэтому ребенок должен опять, как это уже
было когда-то еще в раннем детстве, постоянно контролировать присутствие матери.
Новое доверие восстанавливается очень медленно, маленькими шагами. Ярость
ребенка можно также выразить словам: "Как вы только могли так поступить по
отношению ко мне?! Любите вы меня или я должен все это понимать как знак того,
что я вам стал безразличен?" Ребенка следует освободить от его чувства вины и
родители могут это сделать лишь тем, что открыто
возьмут ответственность на себя. Ребенку надо дать возможность пережить свою
печаль и для того, чтобы он мог печалиться, печалиться надо вместе с
ним.
Если же
родители не оказывают этой "первой помощи", дети остаются один на один со своими
страхами. И страхи эти будут усиливаться из-за внешних конфликтов, часто
агрессивных, между родителями и детьми. В свою очередь, именно страх и ярость
ребенка кажутся ему причиной этих конфликтов и в этом он сам
видит большую угрозу. Любовь к покинувшему его родителю - этот "корень
зла" - становится для него наибольшей опасностью. Потому что, если бы не эта
любовь, то не было бы и переживаний. Но там, где собственная любовь и
собственная агрессивность становятся опасными, формируется невротический
конфликт, т.е. конфликт между противоположными устремлениями, между любовью и
ненавистью, или между агрессивностью и потребностью в чувстве защищенности и
т.д. И там, где эти конфликты становятся невыносимыми, вступает в силу
вытеснение.
Невротическая
защита или образование симптомов в ходе такого вытеснения не всегда
непосредственно заметны глазу. Скорее, наоборот: невротическая защита и
невротический конфликт несут функцию приспособления, поскольку они рассеивают
экзистенциальные страхи. В семье становится спокойнее. Но эти формации защиты не
более как психический "корсет", образующий мощную диспозицию для развития
невротических нарушений, которые снижают шансы психического развития и позже,
иногда спустя годы или десятилетия, могут привести к тяжелым психическим
страданиям.
Таким образом,
первейшая цель консультации: сделать родителей способными (также и
психологически способными) оказать детям столь важную в последующие за разводом
месяцы "первую помощь". Но как это можно сделать? Задание очень сложно само по
себе. Но оно становится еще более трудным когда дети,
как было упомянуто выше, внешне не проявляют своих психических реакций. Как
можно помочь тому, кто не выказывает потребности в помощи и не позволяет
распознать свои горе и печаль?
Расскажу о
ситуации, в которую попадают родители в связи с необходимостью оказания детям
вышеупомянутой "первой помощи".
Ошибочные
заключения по поводу взаимосвязи между видимыми реакциями и психическими
событиями, о которых мы говорили вначале, наблюдаем мы также и у родителей - в
виде большой надежды на то, что ребенок спокойно воспримет развод. И если он это
сделает, то и слава Богу! Тогда все будет проще. Вместо
того чтобы оказать ребенку настоящую помощь, окружающие борются с внешними
проявлениями его горя, например, ему запрещается
регрессировать, т.е. вести себя, как меленькому. Таким образом взрослые, бессознательно, неумышленно только
усиливают его страх. Ребенок боится окончательно потерять отца из-за того, что
появляются трудности в их встречах. Усиливается страх потерять также и мать,
потому что ребенок замечает ее злость по отношению к нему, когда он проявляет
свои реакции и симптомы. Надо только задуматься о том, как себя чувствует
ребенок, когда один из родителей проклинает другого, в то время, как сам он ощущает в себе неистребимую любовь к тому, кого
так проклинают. Но это не нравится маме или папе. "Как же они будут меня и
дальше любить, если я так мало соответствую их
ожиданиям?!"
Чем же можно
помочь в такой ситуации?
На основе
своего многолетнего опыта работы с разведенными родителями и их детьми, я хочу
упомянуть об одной, хотя и широко распространенной, но достаточно проблематичной
стратегии консультирования. Назову ее "посланиями сверх-Я". Это, например, такие замечания: "Вы не думали,
что, может быть, ваш ребенок переживает больше, чем вам это кажется?", или:
"Хотя вы и думаете по-другому, но ребенку нужен отец!", или еще: "Ваш брак
больше не существует, но это не касается вашей ответственности по отношению к
ребенку!", "Я знаю, что вы ненавидите вашего мужа, но вы должны думать о
ребенке!", "Вы не должны делать из вашего ребенка замену мужа (жены)" и
т.д.
Поймите меня
правильно. Я не хочу сказать, что все это неверно. Мои размышления касаются
методики и "техники" консультирования. Я назвал эти стратегии "посланиями сверх-Я", потому что они адресованы в основном к совести
клиента, и консультант верит, что поведение родителя может измениться только на
основе его новых познаний и рационального мышления. Успех таких советов весьма
сомнителен, в первую очередь, потому, что - как все мы знаем - поднятый кверху
педагогический указательный палец, как и вообще любое моральное осуждение
("Думай не о себе, а о ребенке!"), моментально порождает сопротивление. Кроме
того, - и я буду говорить об этом в дальнейшем, - по моему опыту, родители в
своем "неправильном поведении" и в своих ошибочных заключениях вовсе не
эгоистичны или злы, как это кажется с первого взгляда. Думаю, они просто не
могут быть иными. В следующих пяти тезисах я объясню, почему это так
происходит.
1. Детям после развода необходимы были
бы такие совершенные родители, каких не бывает в природе. А родители, в свою
очередь, и прежде всего тот, с которым остался ребенок,
нуждаются в это тяжелое и для него время в детях, которые были бы такими
нетребовательными и самостоятельными, каким они еще никогда не
были.
Мой тезис
заключается в следующем: мать ввиду своего тяжелого психического, социального и
экономического положения, а также больших физических нагрузок, которые приносит
с собой развод, просто не в состоянии оказать ту самую "первую помощь",
требующую спокойствия, терпения и способности проникнуться проблемами другого,
часто у нее для этого просто нет времени.
2. Кооперативность, совместная ответственность предполагают
хотя бы минимальное доверие к партнеру. Но, как правило, доверие в большинстве
ситуаций развода пострадало больше всего. Бывший супруг в глазах другого чаще
всего кажется эгоистичным, злым и опасным человеком. И если это так, то какая же
любящая мать или какой любящий
отец отдадут любимого ребенка "черту" или "ведьме"?
Эти чрезвычайно
негативные представления вызваны к жизни так называемыми механизмами
расщепления3) личности и являются не
только результатом полного боли опыта, но внедряются бессознательно - для того,
чтобы быть в состоянии окончательно расстаться с некогда любимым человеком. Есть
определенная критическая точка в развитии многих супружеских отношений, когда на
брак возлагались слишком большие надежды и теперь становится ясно, что они не
оправдались, но освобождение от супружества все еще невозможно, потому что
человек этот до сих пор необыкновенно много значит в твоей жизни. Конечно же,
эти процессы бессознательны. И в такой ситуации "огромную помощь" может оказать
вывод, что ранее близкий человек не стоит твоих чувств, и тогда спроецированные
на него все только отрицательные свойства оставляют от супруга не более чем
голую карикатуру. Если мне удастся, наконец, "сделать" из мужа (жены) абсолютно
злого, эгоистичного, бессердечного человека и представить себя как несчастную и
невинную жертву, то решение о разводе становится не столь тяжелым - расстаться с
"таким" человеком уже не очень трудно. Это значит, что большая часть борьбы
родителей из-за детей (например, запрещение посещений и контактов) сознательно
мотивируется как "забота о благополучии ребенка".
3. Развод непосредственно травмирует и
многих родителей, поскольку активизирует старые страхи разлуки и одиночества. И
в такой опасной ситуации мы нуждаемся в несомненной любви хотя бы одного
человека. А кто это, если не собственный ребенок? Я хочу сказать, что
разведенные родители вовсе не используют ребенка в качестве любовного партнера
(для собственного удовольствия), а они в нем действительно нуждаются, чтобы
вообще суметь выжить психологически. Это означает также, что мать или отец в
ситуации развода должны "застраховать" себе любовь, поэтому и применяются здесь
стратегии связи, направленные, в свою очередь, против ставшего опасным бывшего
супруга.
4. Преодоление чувства вины родителей
по отношению к детям - вероятно, самая сложная из всех психологических задач
разведенных родителей.
Справиться с
чувством видны помогают не только обвинения в адрес
бывшего супруга, но и надежда, что развод не причинил ребенку большого зла.
Конечно же, процессы эти бессознательны. Эта надежда становится мощнейшим
мотивом отрицания или безразличия к страданиям детей, вынуждая рассматривать их
как "глупости", надоедливость, неблагодарность или объяснять дурным влиянием
отца (матери). Именно это и мешает родителям понять реакции ребенка как крик о
помощи, поддержать его, оказать ему "первую помощь".
5. Наконец, нельзя забывать, что наша
душевная жизнеспособность зависит, в большой степени, от минимального нарциссического равновесия. Но что касается этого
равновесия, т.е., в данном случае, сохранения чувства собственной полноценности,
то у разведенных родителей оно нередко нарушается. "Мои представления о жизни
потерпели провал, моя жизнь тоже!". Часто развод означает социальное падение и
одиночество. "Я подвержен(а) экзистенциальным страхам,
как когда-то в детстве. В страхе перед одиночеством я возвращаюсь к собственным
родителям. Я испытываю ужасное чувство вины, потому что я был(а) не достаточно хорош(а). Я переживаю обиду, потому что
меня покинули". Все это страдания разведенных родителей.
Мой пятый тезис
заключается в следующем. Многие родители нуждаются - и это такое человеческое
свойство - в какой-либо мести (или расплате) бывшему супругу который причинил тебе столько зла. Как же можно
допустить, чтобы этот человек, этот мужчина, который так коварно меня бросил, и
дальше купался в любви моих детей, да еще как "лучезарный" воскресный папа. Даже
при всей его ответственности, он устроен лучше меня материально и не должен
заботиться о том, чтобы дети вовремя шли спать, делали домашние задания,
подчинялись правилам и т.д. Он становится замечательным папой в то время, как на матери лежит весь груз воспитания. (Конечно, у отцов
тоже бывают фантазии о мести и расплате, но с несколько иным
содержанием.)
Консультирование осложняет то
обстоятельство, что ошибочные представления многих родителей, являясь следствием
неверной информации и т.п., выполняют к тому же и особые психические
функции. Они стоят на службе экзистенциальных потребностей и устремлений.
Например, для того, чтобы я вообще могла расстаться с моим мужем, он просто
обязан быть злым, а дети должны по возможности не переживать разлуку с отцом.
Или у меня есть такие потребности, как, например, подумать о себе самой,
защитить ребенка от "дурного влияния", преодолеть собственные растерянность и
страх, потребовать расплаты и т.д.
Именно ввиду
того, что это типичное поведение родителей после развода несет столь важные
психические функции, мы с нашими "сверх-Я-советами"
можем достигнуть слишком малого. Почему? Стоит посмотреть, чего мы требуем от
родителей нашими поучениями, советами и назиданиями? А требуем мы от них не
меньшего, как в один миг отказаться от всех их главных стратегий преодоления
кризиса. Но они не в состоянии этого сделать, потому что тогда все и без того
шаткое душевное их равновесие преобразуется в абсолютный
душевный хаос.
Что же остается
нам? Во-первых, если мы знаем, что в данном случае речь идет о стратегиях
преодоления кризиса родителей, то, в первую очередь, необходимо показать, что
здание их стратегий построено на иллюзиях. Во-вторых, если они посмотрят
более пристально, то увидят, что их стратегии не так уж и пригодны для
достижения предполагаемых целей. В-третьих, мы должны найти
альтернативные решения, которые помогли бы родителям справиться с их
собственными трудностями и кризисом, восстановить душевное равновесие, чтобы они
продолжали оставаться ответственными взрослыми.
Главное состоит
в том, что консультирование должно осторожно привести к становлению
сознательными тех устремлений и чувств, которые руководят действиями
родителей. Я знаю, что многие консультанты пугаются такой цели, потому что
"становление сознательным" сразу напоминает "психоанализ", а тот, в свою
очередь, связывается в их представлении с очень тонким процессом, требующим как
определенного сеттинга, так и долгого специального
образования. В какой-то степени все это так. Однако главные трудности
психоанализа заключаются в силе и власти, с которыми вытеснены глубоко
упрятанные влечения, страхи и комплексы переживаний. Что же касается
вышеназванных потребностей и опасений разведенных родителей, то они на самом
деле вовсе не так хорошо вытеснены. Более того, они находятся в непосредственной
близости от сознательного, они просто рвутся наружу и именно поэтому требуют
удовлетворения действием. И если эти действия отрицаются или их мотивы
рационализуются (подвергаются иному толкованию), то проникновения постыдных
побуждений в сознательное можно избежать. По сути,
достаточно небольшого давления, чтобы разрушить все это здание психологической
защиты. Побуждения, о становлении которых сознательными здесь идет речь, часто
не бессознательны, а, скорее, предсознательны. И
именно потому, что они так сильно "рвутся" в сознательное, они должны сдерживаться при помощи особо
жестких образцов поведения.
Первое. Если нам удается
создать в консультации атмосферу доверия, т.е. того, что в психоанализе
называется позитивным переносом, а именно, вызвать у человека такое чувство, что
он пришел к кому-то, кто желает ему добра (ему, а не другому), то человек этот
может, наконец, "позволить себе" почувствовать свои ярость, желание мести и
страх и подумать о них. И если человек нам доверяет, то недолго ждать,
когда за расщеплением - между злым супругом и собственной невинностью -
обнаружится переживание глубокой обиды и того большого значения, которое
когда-то покинувший имел в твоей жизни. Явным станет также и страх неудачника в
потерпевшем крушение супружестве. И совсем недолго ждать, когда родителю станет
понятно то острое чувство вины, которое он испытывает по отношению к ребенку, и
то, как велика его надежда, что переживания ребенка не будут сильными. Все это не что иное, как вторая сторона почти невыносимого конфликта
родителей: они верят, что вынуждены сделать (или уже сделали) выбор между своими
собственными интересами и родительской ответственностью ("Или я, или ребенок.").
Затем родители обнаруживают, какие большие надежды питали они на
беспрепятственное протекание развода, например, (иллюзорно) надеялись, что
бывший супруг (супруга) раз и навсегда исчезнет из твоей жизни. В итоге,
они уже в состоянии открыто говорить о своих страхах, таких, как страх перед
одиночеством, перед будущим, перед потерей любви, а также - о ярости и желании
мести.
Второе. Одна только возможность поговорить
обо всем этом приносит необыкновенное облегчение. Стратегии защиты - выраженные
в форме поведения родителей, которое мы хотим изменить, - служат не только
преодолению этих страхов и удовлетворению потребностей в отмщении и т.д., а,
прежде всего, тому, чтобы препятствовать данным потребностям и чувствам
проникнуть в сознание. Необыкновенно трудно ~ признаться себе в таких чувствах,
как желание мести, беспомощности и страхе. Но нашим пониманием и сочувствием
(вместо поучений и назиданий) мы "разрешаем" родителям сказать себе: "Я имею
право этого желать и это чувствовать!" И если я знаю, что имею право, то я могу
также открыто об этом говорить. Таким образом, как бы
само собой отпадают важные мотивы защиты, которые и удерживали эти ригидные
механизмы поведения.
Третье. Итак, у нас появилась возможность
для разъясняющих бесед с функциями освобождения. Это могут быть рассказы,
объяснения, обсуждения. Например, о том, что абсолютно нормально, чтобы дети
реагировали на развод. Страдание детей в этот период далеко не идентично с
нарушениями их дальнейшего психического развития. В определенных обстоятельствах
дальнейшая совместная жизнь в конфликтной семье могла бы оказаться для них
гораздо более губительной. А каково ребенку постоянно видеть перед собой
несчастных родителей, которые приносят эту жертву и "живут вместе ради детей".
Потом, всю жизнь, будет он испытывать чувство вины, думая о том, что это из-за
него мать и отец пропустили шанс, может быть, в другом браке обрести
счастье.
Из опыта моего
консультирования следует, что огромное значение имеют разговоры с матерью о том,
что дальнейшие отношения ребенка с отцом не обременяют, а, наоборот, облегчают
ее собственные с ним отношения. В психоанализе в этих случаях говорят о "триангулировании". Третья персона в отношениях двоих играет
огромную освобождающую роль. Во-первых, эти двое, живущие в тесном общении (со
всеми своими достоинствами и недостатками и со всей своей любовью и ненавистью)
не "замыкаются" больше друг на друге. А во-вторых, третья персона играет
определенную роль буфера: если ребенок поссорился с матерью, он может обратиться
к отцу. За это время злость "улетучивается" и мама все еще здесь. Она тоже
больше не сердится и их отношения продолжаются. Но если
мама - единственный человек, который у ребенка есть, то он не может себе
позволить хотя бы временно от нее отказаться. Мы наблюдаем, что в некомплектных
семьях или там, где нет контакта с разведенным отцом, отношения ребенка с
матерью всегда более конфликтны и амбивалентность заметно выше. "Выпадение"
освобождающей третьей персоны (отца) увеличивает опасность, которой так боятся
многие матери и поэтому стремятся запрещать встречи с отцом. Поэтому часто в
переходном возрасте, когда дети уже могут сами решать свою судьбу, именно
отсутствие отца проявляет себя порой как мощный мотор к освобождению из этих
узких, амбивалентных отношений. У других детей, не обладающих достаточной силой,
может случиться, что они так и не осилят этот пубертатный процесс освобождения
от внутренней зависимости. В консультирующих беседах следует также объяснять
матерям, что они ни в коем случае не потеряют любовь ребенка только потому, что
тот у отца может дольше смотреть телевизор. И еще многое
другое.
Это те истории,
которые консультант рассказывает родителям. Я умышленно употребляю слово
"истории", потому что их можно спокойно рассказывать как истории. Родители
слушают нас. Они слушают нас с охотой и с жадностью, потому что в
действительности эти истории - бальзам на раны их страхов и чувства
вины.
Четвертое. Происходящие при этом
психологические события захватывают несколько слоев. Это освобождение, которое
испытывают родители в результате обсуждения их устремлений и чувств путем
лишения этих чувств значения табу. Разъяснение иллюзий или фальшивых
представлений родителям вызывает у них чувство благодарности, способствует
позитивному переносу4) и нашему влиянию, что
впоследствии позволяет им принимать от нас более конкретные советы. Это
внутреннее освобождение успокаивает родителей часто прямо на глазах, благодаря
чему смягчаются повседневные конфликты, что, конечно же, идет на пользу ребенку.
В первую очередь, здесь дело в том, что изменение позиции и представлений
родителей автоматически влечет за собой изменение поведения. Итак, если мать
вначале лишь стонала под грузом переживаний развода ("Я просто больше не
могу!"), то, возможно, в ходе таких бесед она начнет понимать свою ситуацию
(которая по-прежнему реально остается тяжелой) как вызов судьбы, как исходную
позицию для нового начала. Это и есть перемена угла
зрения.
Или, если
портрет бывшего супруга - по причине механизмов расщепления - прежде походил на
"черта", то теперь может случиться такое, что мать скажет
себе:
"Конечно, он
вел себя как свинья и я готова была его убить. Но в
действительности он не такой уж плохой человек и у меня нет
оснований думать, что единственным его желанием является причинить вред
моему ребенку".
Или еще.
Изменение позиции может способствовать тому, что мать (или отец) - в приступах
ярости, порожденных разводом, - не станут больше воспринимать ребенка как врага.
Обычно после развода родители склонны рассматривать не умирающую любовь детей к
разведенному супругу или их агрессивное поведение как нацеленные против них
лично, как признак отнятой у них любви. Это тоже та позиция, которую очень важно
изменить. Мы можем при помощи бесед (если обстоятельства будут нам
сопутствовать) заставить родителей вновь поверить в собственную любовь к ребенку
и непрекращающуюся его любовь к ним. Тогда им легче будет противостоять острым
конфликтам и проявлениям агрессии ребенка.
Центральной
диспозицией, по моему мнению, является позиция, которую я назвал
ответственностью за вину. О ней говорится в заглавии этой статьи и
рассуждениями о ней мне хочется эту статью закончить.
Под
"ответственностью за вину" я подразумеваю ту внутреннюю позицию, которую можно
выразить словами: "Все, что я или мой супруг сделали и делаем, было или есть для
ребенка ужасно. И в этом так или иначе, если не
целиком, то частично и моя вина. Но я не должна себя казнить, потому что,
во-первых, у меня не было выбора, а во-вторых, я могу ответить за этот свой шаг
и за страдание ребенка. Развод и мои новые шансы быть счастливой могут оказаться
для него полезнее, чем та жизнь, которую мы вели прежде. Я знаю, что ему в
настоящий момент очень тяжело, и я приложу все силы, чтобы облегчить его
страдание".
Иными словами,
речь идет о том, чтобы родители набрались сил выдержать несчастье ребенка, т.е.
на время примириться с тем обстоятельством, что они сами в этом несчастии
повинны, что они в его глазах "злые родители". Это тяжело, но возможно, потому,
что родители за это свое "зло" вполне в состоянии
ответить.
Практический
выигрыш такой позиции порой огромен. Чувство вины не требует больше отражения,
например, путем иллюзии, что ребенок не страдает. Или вся вина не должна больше
проецироваться на бывшего супруга, который поэтому
кажется еще злее, или направляться против ребенка, который представляется просто
непонимающим, непослушным, неверным, нелояльным и т.д.
Интересно то,
что если поговорить об этих проблемах всего лишь на одной консультации, уже при
следующей встрече можно заметить изменения. Становится ясным, что я имел в виду,
когда говорил, что родителям можно дать очень много, если рассматривать их не
только как родителей бедных детей, но как бедных родителей. Потому что мы, как
помощники, - достаточно богаты.
В заключение
расскажу об одной матери. Я работал с нею четыре или пять часов, достаточно
интенсивно, примерно таким образом, как я поведал выше.
И вот, в прорвавшихся наружу чувствах, в обильных слезах, она сказала следующее:
"Признаюсь честно, я готова взорваться от ярости, когда вижу, как мой Мартин
обожает своего отца". Эта мать, между тем, уже имеет нового спутника жизни. "Мне
хотелось бы, чтобы тот просто исчез и мы остались
втроем. Но, - говорит она вздыхая, - я, конечно
понимаю, ребенку нужен его отец и мне с моим другом остается только взирать на
это. Надеюсь, я это выдержу!" Потом она добавляет: "Помогите нам!" Когда она это
сказала, я понял, что главное уже сделано - мать - и ее новый друг - открылись и
в состоянии принимать очень и очень конкретные советы и подсказки. Я думаю, у
этого Мартина хорошие шансы, несмотря на страдания и боль, которые он уже
пережил и еще переживет. И он много выиграет в результате развода родителей и,
не в последнюю очередь, благодаря его новой семье.
*) Первоначально данная статья была опубликована в
«Психологическом журнале» (№ 5, 1998), который
издается Институтом психологии
РАН.
1) Перевод с нем. яз. Дианы Видры.
2) На русском языке
опубликована его книга "Дети разведенных родителей; между травмой и надеждой"
(М.: Наука, 1995. - 376 с.).
3) Механизмы расщепления
- простейшая форма защиты от страха: объекты, на которые направлены любовные и
агрессивные влечения, расщепляются на "хорошие" и "плохие". Очень маленький
ребенок обычно воспринимает свои первичные объекты в таком расщепленном виде в
зависимости от того, как объект (мама, папа) в настоящий момент к нему
относится: полна ли мама любви или она в чем-то отказывает. С возрастом ребенок
интегрирует "добрые" и "злые" части объекта в одно целое. Задержка психического
развития характеризуется в первую очередь задержкой способности восприятия
объекта как целого. Тогда расщепление объектов сопровождается параллельным
расщеплением "Я" на "хорошее" и "плохое". "Я" образуется преимущественно путем
"усвоения" свойств объектов. В данном случае речь идет об иного рода
расщеплении: когда все "плохие" качества приписываются бывшему супругу (или
вообще другой персоне), а все "хорошие" себе.
Переносом в психоанализе именуется тот
бессознательный процесс, благодаря которому актуальные отношения "обогащаются"
прошлым опытом. Человек особенно склонен обращать на других персон те желания,
чувства и фантазии, которые он пережил в детстве по отношению к родителям или
братьям и сестрам. В результате определенные образцы отношений из детства
постоянно, на протяжении всей жизни, "проигрываются" с различными другими
персонами. Перенос пациентом на психоаналитика чувств, испытываемых им к другим
людям, как правило к родителям в детстве, представляет
собой основу психоаналитического лечения. В зависимости от характера этих чувств
(дружеских или злобных) различают перенос позитивный и негативный. Перенос
обнаруживается не только в повседневной жизни, но на его основе в той или иной
степени строятся все человеческие отношения. В данном случае речь идет об
обратном переносе - с консультанта-психоаналитка на
других персон.
Разрешите напомнить, что мнение автора
сайта может отличаться от мнения автора данной статьи... Если пожелаете
прочитать другие статьи подобной тематики - пройдите на страницу ссылок. Можно написать автору сайта.
